При этих словах у самых ног Чармейн возник Ролло, стоявший возле собачьей мисочки. Чармейн узнала его в основном по скрипучему голоску, которым он закричал:

— Спросил, спросил, а как же! Сидит, понимаешь, на дорожке, только что с неба рухнула, спокойная, как я не знаю кто, и говорит, будто я просто себя потешить желаю! Они с чародеем — два сапога пара!

Чармейн сверкнула на него глазами сверху вниз.

— А вы — мерзкий мелкий разрушитель! — воскликнула она. — Закатываете скандал на пустом месте!

Ролло вскинул руку:

— Слышите ее? Все слышите? Ну, и кто прав, я или она?

По всей кухне поднялся устрашающий пронзительный крик. Тимминз призвал к молчанию и, когда крик сменился ворчаньем, обратился к Чармейн:

— Итак, дашь ли ты нам позволение обстричь все эти неподобающие кусты?

— Нет, не дам! — рассвирепела Чармейн. — Это кусты дедушки Вильяма, а моя обязанность — присматривать за хозяйством в его отсутствие! А ваш Ролло просто скандалист.

Тимминз снова свирепо сощурился на нее:

— Таково твое последнее слово?

— Да, — припечатала Чармейн. — Таково.

— В таком случае, — заявил Тимминз, — делай все сама. С этой минуты ни один кобольд ради тебя пальцем о палец не ударит.

И они испарились. Раз — и все: синяя толпа, которая вот только что теснилась среди чайников, собачьих мисок и грязных тарелок, взяла и исчезла, оставив по себе легкий ветерок, взвихривший последние пузыри, после чего огонь в очаге заполыхал ярче.

— Какая глупость с твоей стороны, — сказал Питер.

— С какой стати?! — возмутилась Чармейн. — Ты же сам сказал — эти кусты и должны быть такими. И сам видел — Ролло специально настроил всех против дедушки Вильяма! Не могу же я допустить, чтобы дедушка Вильям вернулся, — а все его цветы состригли!

— Конечно не можешь, но надо было вести себя дипломатичнее, — стоял на своем Питер. — Я думал, ты пообещаешь, например, что мы наложим подсинивающее заклятье, чтобы все цветы стали синие.

— Ну и что? Ролло все равно захочет все состричь, — возразила Чармейн. — Вчера он сказал, что мы с дедушкой Вильямом испортили ему все удовольствие, когда не разрешили стричь кусты.

— Могла бы сделать так, чтобы они сами увидели, каков этот Ролло, а не сердить их еще больше, — напирал Питер.

— Зато я не смеялась над ними, как дедушка Вильям, — возразила Чармейн. — Это он их рассердил, а не я!

— И где он теперь? — сказал Питер. — Краны у него забрали, посуда вся грязная. Так что теперь именно нам придется все перемыть — а горячей воды нет даже в ванной!

Чармейн бросилась в кресло и снова принялась распечатывать королевское письмо.

— Почему это «именно нам»? — буркнула она. — К тому же я не имею ни малейшего представления, как моют посуду.

Питер был потрясен:

— Ты что, никогда не мыла посуду? Как так вышло?!

Чармейн наконец открыла конверт и вынула красивый большой сложенный лист плотной бумаги.

— Мама дала мне приличное воспитание, — объявила она. — Она никогда не подпускала меня ни к мойке, ни вообще к кухне.

— Ушам своим не верю! — воскликнул Питер. — С чего она решила, будто ничего не уметь — это приличное воспитание? Неужели прилично разжигать очаг куском мыла?

— А это, — гордо ответствовала Чармейн, — было нечаянно. Пожалуйста, помолчи и дай мне прочитать письмо.

Она нацепила очки на нос и развернула плотную бумагу.

— Дорогая мисс Бейкер, — прочитала она.

— Вот что, пойду и сделаю все сам, — заявил Питер. — Еще не хватало — чтобы меня тиранила толпа маленьких синих человечков! И хотелось бы думать, что у тебя хватит чувства собственного достоинства помочь мне.

— Тихо, — велела Чармейн и погрузилась в письмо.

[6]

Пока Чармейн читала письмо, сердце у нее бухало и екало, и, лишь дочитав до самого конца, она поняла, что произошло нечто поразительное, невероятное, немыслимое — король согласился, чтобы она помогла ему разобрать Королевскую библиотеку! На глаза Чармейн навернулись слезы — она сама не знала почему, — и ей пришлось стряхнуть очки. Сердце заколотилось от счастья. А потом — от ужаса. Вдруг среда — это сегодня? Вдруг Чармейн упустила свою удачу?!

Она слышала, но не слушала, как Питер громыхает кастрюлями и отпихивает в сторону собачьи мисочки, чтобы войти во внутреннюю дверь. Затем она услышала, как он возвращается.

— Какой сегодня день? — спросила Чармейн.

В руках у Питера была огромная кастрюля, и он поставил ее на огонь — раздалось шипение.

— Я тебе скажу, если ты скажешь мне, где у чародея мыло, — ответил Питер.

— Вот зараза! — рассердилась Чармейн. — В кладовой, в мешке из-под корма для Потеряшки, на нем еще написано что-то про собак. Так какой сегодня день?

— Тряпки, — ответил Питер. — Сначала скажи мне, где взять тряпки. Известно ли тебе, что в кладовой появилось еще два мешка с бельем?

— Не знаю я, где тряпки! — в сердцах воскликнула Чармейн. — Какой сегодня день?!

— Сначала тряпки, — ответил Питер. — Чародей не отвечает на мои вопросы.

— Он же не знал, что ты здесь будешь, — фыркнула Чармейн. — Уже среда?

— Не понимаю, почему он этого не знал, — заявил Питер. — Он получил мое письмо. Спроси, где тряпки.

Чармейн вздохнула.

— Дедушка Вильям, — проговорила она. — Этот дурачок желает знать, где тряпки, скажите ему, пожалуйста.

Ласковый голос ответил:

— Представьте себе, душенька, я едва не забыл о тряпках. Они в ящике стола.

— Сегодня вторник, — сказал Питер и рывком выдвинул ящик, едва не стукнув им Чармейн прямо в живот. И сообщил, доставая оттуда кипы кухонных полотенец и тряпок: — Я точно знаю, что сегодня вторник, потому что отправился в дорогу в субботу и путь занял три дня. Довольна?